Борис Юхананов о Владимире Кореневе:

Очень тяжело сейчас говорить. Это огромное горе для всех нас, для театра. Владимир Борисович был настоящим великим артистом и огромным человеком. Чувство, которое у нас сейчас в театре — это чувство потери отца, старшего брата и друга. Все семь лет, которые я нахожусь в театре, он каждый день светил нам. И свет его был чудесный, удивительный. Он потрясающе отзывчиво работал, как, наверное, никто в моей жизни. Его легкая, глубокая, очень отзывчивая природа меня всегда потрясала. Меня тянуло к нему как к человеку и артисту, как к духу театра, кем он и был. Ни разу во всех репетициях спектаклей он не жаловался, всегда принимал ситуацию и превращал ее в искусство. Я делал с ним "Синюю птицу" сразу, как пришел в театр, для меня это была важнейшая идея, которую я давно вынашивал. Я увидел его, через секунду познакомился с Алефтиной Константиновой, и мы сразу же начали разговаривать. Слава Богу, что все это осталось в спектаклях и в записях. Мы говорили про всю его жизнь. Он так удивительно рассказывал — многое не вошло в спектакль, но сохранилось на пленке. Это потрясающие, умные, открытые, наполненные знанием жизни, чувством театра и искусства рассказы, в которых открывалась история страны и его личной жизни. С огромной сердечной чуткостью и великолепным языком.
Мы работали над "Синей птицей" больше года, это три огромных спектакля, в которых целое путешествие по его жизни. И такая открытость и обнаженность перед театром, способность уместить на сцене всю его жизнь — все это было на репетициях спектакля, которым практически Электротеатр и родился. Он был всегда готов к работе, всегда. И сама эта работа для него и для тех, кто с ним работал — Владимир Космачевский в "Перед заходом солнца" — всегда была подарком. Такая корректность, сбалансированность. Он никогда не уставал, это меня всегда поражало. Не знаю к чему это отнести, к его воле или к благородным и бесстрашным свойствам его личности.
В "Пиноккио" он делает два гротескных, сюрреалистических, потрясающих эпизода, которые сочинял прямо на репетициях. И я всегда поражался его способности к словесной и действенной импровизации. Еще вот это слово "бесстрашие" — он был воин, настоящий воин света. Его отец был адмиралом и вот это благородство какого-то воинского сословия, видимо, в детстве было впитано его душой. И сформировало его прямой, гордый и отзывчивый облик подлинного защитника. Таким он был для семьи и таким был для театра. Он защищал театр от злых духов. Его участие всегда слышалось на всех наших общих приключениях театра — в радости вечеринок и общих собраний. Все эти семь лет он поддерживал свет и гармонию в театре. И это навсегда остается со мной. Я чувствую сейчас неизбывную и огромную потерю, как будто я лишился огромного друга, близкого мне человека, с которым связь началась с множества слов и разговоров и совместной работы, а потом уже длилась без лишних слов. Буквально два дня назад я, еще не зная, что он уже был в коме, написал ему в больницу, письмо с надеждой и любовью, обращенное к нему. Оказывается, он его просто уже не мог прочесть.
Вся моя работа с Владимиром Борисовичем расположилась между огромными его ролями в "Синей птице" — Тильтиль, который двигался к свету три вечера. Я сделаю все, чтобы сохранить этот спектакль. Мне сейчас трудно очень говорить, потому что я любил Владимира Борисовича и люблю сейчас.